И самым зверски жарким Адом меня уже не запугать…

Killzero HitoriЯ не мёртв, с%ка. Больше не хочу записывать. Никогда не буду, подумал, но Ю*, очень странный человек в белом, подложил ранее запрещённый ноутбук и подставку из багряного лака поближе к моим рукам. Тем утром я только смотрел на подношение с другой стороны постели. Дичился, но искоса разглядывал драконов на лаке. После случилась совершенная апатия и я до сна не трогал серебра. Только ждал, когда вырежут несколько часов дня из этой в абсолюте тоскливой бесцветной документалки. Всё по-прежнему. Всё-всё по-прежнему. Кроме сердца, что дало сверхрешительный сбой на отмене аэп. Hooray. Чаятельно, скорее сдохну…

Попробую вспомнить то, что не записано толком до сего момента. И как так вышло.

До 10 июля самоощущение делалось хуже и чернее. Гнилые тлеющие мысли уже невозможно было ни подавить, ни взять под худой ли бедный ли контроль, ни ослабить каким-либо способом. Все переживания перемешались, сплелись в нечто единое и в корне уродливое, перекрывая дыхание, навязчиво разгорались. В самый десятый день ещё смог поговорить с кем-то (кажется, с L*). \UPD. Да, именно с L*. Не нужно было, конечно. Но от немощи мой череп плохо понимал.\ Следующим утром я уже не выходил в сеть, потеряв себя в ужасе перед приближающимися всполохами, о которых с нарастающей непреклонностью предупреждало пространство внутреннее и внешнее, монументальными витками атмосферы раскручивая от меня до космоса живую пульсирующую воронку непроглядной огненной тьмы. Зависнув в этой расцветающей структуре, я чувствовал, как распадаюсь на атомы, но растворился не до основания, потому что моё земное тело в самый предательский срок, независимо ни от чего, пустилось в свою душегубительно-зловещую и совершенно беспощадную электрическую пляску. В ней лучезарной, а не в затуманенной воронке, я исчез…

Проснулся в молочных стенах палаты без ощущения календаря. Ю* и Господин П* встретили меня на пороге Вечности с обратной стороны, своими клятыми средствами в который раз затянув в эту невыносимую параллель. Они же и выстраивали мою физику и мой дух эмпирически заново. И какое-то время, пока я не смог выходить до оранжереи сам, не оставляли в покое. А среди высоких растений в стеклянном аквариуме отстранённого корпуса как будто тише и светлее. Сидя на скамье, можно было, запрокинув голову, долго-долго смотреть просто вверх и не думать ни о чём. Да, собственно, ничего не думалось. Беспредметная пустота после ещё одной насильственной перезагрузки. Я разглядывал дымчатый небосвод, иногда облака, иногда блюз из бликов на металле скелета полупрозрачной крыши, и безмолвно солил скулы. В очередном заведомо безнадёжном исследовании извращённого фармакодинамического эффекта предстояло перетерпеть ряд экспериментальных процедур, в течение которых всегда клянёшься на чём угодно, лишь бы добили наконец и поставили в файлах последнюю точку…

Когда начинаются пытки, необходимо добровольно уронить забрало, в распоследнюю силу сжать зубы, зациклиться на внутреннем, на наказании, безоговорочно уверить себя — заслуженная неизбежность постигает всегда за каждый неправильный поступок и даже за неправедные помыслы. Иначе, полнейшая бессмысленность запредельных страданий превращает всё пережитое в такого масштаба несправедливость, что единственное, на чём в развитии и после смыкается адов клин всех стремлений — недозволительное недостижимое облегчение — самоубийство… Это идеально замкнутый всецело порочный круг без надежды и выхода. Совершенное чистилище в высокооплачиваемых застенках.

Я выжат как тряпка, бывший макинтош, потерявший вид и способность противостоять извечной непогоде… Никчёмный, дрянной, упоротый напрочь нежить.