Вчера я лежал и неромантично пускал красные сопли практически весь день…
Сосредоточенная Н никуда не отходила от меня, неприрывно выдающего всякого рода эмоциональные сюрпризы, во время и после каких-либо соприкосновений в сети… Она то пыталась отнять у меня нотобуко, то делала громкие замечания, предупреждая, что выхожу из берегов и это для меня будет чревато… Она сидела в кресле у стены напротив и я бесконечно слышал оттуда: «Эй!»… «Эй!» — это заезженная до дыр пластинка вчерашних после-обеда и вечера-до-ночи…
После того, как я додумался заснежить i, я вспомнил о K…
Поговорили. Было очень грустно. Свалив на неё все свои нервности, неожиданно прозрел и увидел нечто крайне странное…
Моё детство хотело мне что-то сказать или крикнуть,
не собираясь бежать от меня навсегда без прощания.
Но это как спичкой по черепу серому взять, да чиркнуть,
ужас от предстоящей потери воспламеняя отчаянно…
Вникнуть в его усталость невыносимое дело, просто пытка…
Я цеплялся за рваные края его истерзанной болью сущности.
До колец взрослых (не заметил как) пальцы выросли гибкие,
пока тело разума не ведало границ моей детской глупости…
Всё это сном мне кажется… совсем не о том пишу… не о том…
Как будто вставляю нескладно слова в необычайно белый стих…
А детство, не дождавшись прощаний, уходит навсегда из этого дома,
в котором я химически раздавленным жуком лежу… беспомощно притих…
Наблюдаю угрюмо из корабля скомканных чёрных простыней
за его спиной, удаляющейся тихо от меня подальше, из вен прочь…
Я не стану больше в агонии огней своих плавить его иней…
Мы умрём. И никто не сможет ни мне, ни ему помочь…
Мне так трудно, что даже невыносимо… Откровенно. Каждый раз в попытке как-то придвинуть себя к обществу, я понимаю, что снова пролетел. Я наверняка безгранично невозможен в качестве порядочного джентельмена… Не такой, о ком романы пишут… Я не Друг. За всю жизнь не было никого, с кем можно говорить без оглядки на какие-нибудь обстоятельства…
Не хочу быть с людьми. Для комфортного взаимодействия им нужны морально-нравственные шаблоны, приемлемые для них, а я не могу вписаться и не хочу этого делать… Отсутствие должного приспособленческого воспитания никто не восполнит, потому что я неуправляем, когда вижу рамки, ярлыки, клетки, ошейники, список правил поведения или просто коллекционеров… Я боюсь арканов, боюсь стеклянных колпаков и колб с формалином… Я БОЮСЬ. Ощущение, что у меня отнимают последнее, что пока ещё не забрал никто… Право на слова. Право на мои собственные буквы. Право владеть ими единолично и распоряжаться ими так, как они сами того потребуют. Если я не могу сказать всё, что я хочу, когда я хочу и кому я хочу, я начинаю сходить с ума и физически умирать в агонии задохнувшейся души… Причины удушения, рождённые в головах душителей, не столь важны. Когда начинается пытка, мне всё равно, чем ломают моё горло, даже если это ожерелье с бантиком, к которому предлагается уют, тёплая подушка бархата цвета бордо и красивые золотые кисти… Если нельзя иначе, среди всех благ я выбираю свою свободу. Под любым соусом поданные запреты на слова или давление в противоположном интересе получить буквы срочно, когда их ещё нет в виде букв, а есть только недооблизанные внутренние светляки, искры — это попытка взять меня под контроль… Это равно покушению на моё единственное право, без которого я не смогу уже быть собой и вообще не смогу быть. Слишком много глухого насилия.
Стремление к слепой ненависти, своеобразному бешенству или разрушительной ярости приводят к полному разрушению в конце. Не имеет значения, два это человека или миллион людей. Жизнь очень коротка. Будущее поколение получит не больше, чем шрамы — кровавые следы путей ненависти… (c)
Вражда, поединок что может знать об этом этот режиссер? Вот история немецкого аса, который прожил долгую жизнь, развелся не с одной женой, дети уехали, но все время он вспоминал русского летчика с которым дрался во время войны, он его нашел, тот оказался жив, они встретились. Немец рассказал что та вражда, была самым настоящим чувством в его жизни, и ближе человека, чем его враг, у него просто нет. Через несколько лет немецкий ас умер и завещал все свое имущество и деньги своему лучшему врагу. (c)
