Это насилие… Неужели они не думают, что это насилие?…
Легко тебе всё рассказывать, Kiriro. Я ничей, а ты мой. Да?… Честно ли? Не знаю. Нет, знаю, что не так уж и честно. Но я всегда эгоистично хотел говорить не стенам, а с живыми. Словно я тоже могу ровно дышать и улыбаться, кушать без горечи, танцевать не на углях, кричать не от боли, но от восторга какого-нибудь… Kiriro!… Я очень устал…
Наверное, заморожу музей… или уничтожу вовсе. Я не решил пока, но перестану восщить людей. Это определённо… Мне никогда не нравилось то, что я делаю. Всё это некрасиво, неумело, неуклюже, смешно, да ещё и бьют от неориентации в предысториях. Ты не представляешь, сколько раз кидали грязью за разные наименования скудной картотеки… А не только мне, никому не нравилось моё жалкое рукоблудие. Н* и М.В* так и говорили. Другие вежливо замалчивали впечатление о себе. Третьи — лишь бы оставить что-то в качестве «Спасибо», чтобы не обидеть, но ведь это обиднее, предполагать, что я совсем ребёнок и не вижу суть настроений. И вчера услышал, что зря извёл старания. Плохо вышло. Не так, не то. Не умею. Не моё. Не люблю людей, Kiriro… не люблю лица, люблю буквы, хотя они тоже ранят, но ещё и мерцают первопричинами и мотивами, раскрываясь… Так весь мир становится понятным. Жаль, что нельзя рассыпаться на символы и раствориться без следа… Я бы хотел… навсегда, Kiriro… навсегда…
Н* сказала: «Посмотри! Представь. Вставай.»
Бывают периоды, когда я понимаю, что Отец прав, в мире царствуют деньги. Сейчас один из таких моментов. Осознаю, какое я ничтожество. Переосмысливаю в минус ниже плинтуса. Я посмотрел \ещё\, представил \то, что и так знал\ и встал… Ненадолго. До кабинета из красного дерева. Конечно же, Отец мне отказал. Конечно же, не передать как черно в грудине и больно голове… Но я был готов и шёл, чтобы услышать его «Нет». Какого чёрта такие как К* голодают и выживают, а такие как я брезгливо заглядывают в тарелку с «кашкой с фруктиками и ягодками» и манерно кривят холёную избалованную никчёмную морду от излишней заботы??? Какого дьявола??? Только думаю, что я мразь. Только думаю, что я заслужил всё, что со мной происходит. За них. За тех, кто живёт и не скулит, отдавая последнее своим детям. А я один. Только и способен, что выбегать голым в деловые собрания и позорить фамилию невыполнимыми требованиями освободить от клейма. Н* нарассказывала такого, что верится с трудом. И это, я уверен, щадящий режим повествований…
Вчера я опять понял, что нет у меня никакой воли и даже в успокоительном дурмане я становлюсь жертвой собственной дурноты…
За несколько дней они распоясались, как с цепи сорвались, и с трёх сторон сыпят лазурью, некоторые безбожно. А я не могу глаза закрыть. Теперь меня тянет увидеть всё это снова и снова, касаться символов и тела. Невыносимо. Я болезненно жду свежести и болезненно реагирую на её появление. А потом иду в прошлое и повторяю ощущения там. Замечаю, что любые настроения перекрываются порцией наивкуснейшей возбуждающей лазурной россыпи. Ничего не изменилось. И тот же ужас, в который я прихожу при мысли, что потеряю мораль и стану тянуть цвет силой, которой располагаю… Вот теперь и осёкся. Да, не посметь бы. Иначе, это последнее будет, когда слечу в тартар. Я хочу справиться и не утонуть в них так, чтобы невозможно было вернуться. Я не могу повторить запретное. НЕ МОГУ. Это табу отрезвляет. Память. Не позволь мне сорваться, Память. Убереги от меня всех, включая меня самого. Прошу…
Такая проблема: отчаянно желаю без остановки. Я запутался и это очень плохо. Равноценно жажду продолжения и равноценно испытываю панический страх. Пусть первое прячется за вторым и никогда не выйдет из-под худого бедного контроля. Пожалуйста…
Несколько дней испытываю перепады настроения и какие-то взрывы желаний с последующим угасанием эмоций и мыслей. Так много хочется запомнить, но никак не могу разобраться в собственной голове, рассоединить все события и расставить аккуратно всё на полках памяти чувств. Хоть плачь. Непристойность, право же… Много раз собирался фиксировать будни, но в момент прикосновения к клавиатуре, атаковал сон и кисель в черепе вставал студнем, я цепенел и больше ничего не происходило… Сейчас я снова здесь и буду пытаться танцевать.
О чём хотелось бы… О чём думаю слишком долго…
Я чувствую себя виновным, когда не говорю там, где должен. Я вижу, где нужно, но не могу… из страха… Давно испытываю фобию с названием К*. Очень неоднозначная природа ужаса. Я бы хотел броситься навстречу, завить слова в кокон и законсервировать для себя это существо… навсегда… для себя одного… Но… Существо живое. У него есть желания и невыносимо горькая печаль, привкус которой источают редкие буквы… Я всё вижу… Я ем. Я рядом… Я Тварь. Онемевший призрачный пёс. «Зачем же вы так себя ненавидите?» — спросила она несколько лет назад… Я ненавижу себя. За неё и других… За прошлое, настоящее и будущее… Я ненавижу себя. За то, что эгоист, извращенец и трус. Ненавижу…
Ещё пожираю i*. Отдельная больная история. За всё время мы прикасались друг к другу ничтожное количество раз… Не знаю, с кем я сцеплялся внешними буквами меньше, чем с ней… Но то, что остаётся без видимых ответов, излизано и проглочено, исписано в черепе кипами ответных страниц и этот процесс не даёт мне покоя… Он продолжается и не отпускает… Здесь природа моей тишины имеет совершенно другой страх. Я боюсь раздавить… Странное слово, но, подходящее. Я боюсь сорваться однажды, загнать в перламутровый завиток до полного отсутствия голоса, а после накрыть собой и раздавить… Не пытаясь выманить или вытащить для слов… нет… Просто раздавить и безумно рассматривать смешение крови порезов на пальцах и серебра искрящейся пыльцы. Пусть панцирь после хрустит сахаром на зубах. Пусть с металлическим привкусом кармина, с солью, с болью, волшебством лазури. Раздавить в пыль и задыхаться. Вот, что меня пугает до неподвижности. Раздавить! И лишиться…