Навсегда…

Здесь мутные стены окутаны мороком.
Крики не слышат святые спасители.
Маски безликие грубо волоком
тащат тело из рук Хранителя.

Губы растрескались хлопьями пенными.
Снег не растает — спёкся перламутром.
Горькими реками травят мне вены
местью за то, что искрилось утро…

Житие в лунном лоне закончилось слишком быстро. Я не выдержал даже недельной самостоятельности, рассчитывая на более серьёзные сроки… Какой же дурак…

Буквы не ошиблись. Они никогда не ошибаются…

Я паниковал, вызвал Н* к нам в дом срочно. Она, конечно, сгладила насилие буревестников, но оставалась у нас ночевать несколько раз, кажется, и в дневное время не уходила… и это всё ненормально для жизни в «своей семье», чтобы третьи лица были рядом неотлучно… Мне больно признавать. Очень больно.

Потом провал… Память склонна меня щадить или наоборот, поэтому отключается без возврата. Хотя я предпочёл бы помнить даже самое скверное, чтобы знать, чего стоит стыдиться. Дознаваться после молний бесполезно. Свидетели замирают и пытаются отвертеться, аккуратно подбирают слова…

— С кем ты отсутствовала, когда «не видела и не слышала»?…
— [замешательство]

Медленно и плохо восстанавливался. Старался таскать себя до уборной без чужих рук. Обузу вон с воза — в быту такое бремя никому не нужно. Не мог думать, как позаботиться о себе. Думал, как не попросить ни единого стакана воды в сухое горло. Думал, как добраться до кухни не по стене. Терпеть выжженные мышцы и молчать, молчать по-мужски… Н* предлагала вернуться в «удобные условия», но я сам решил уехать… Абсолютно сам. Это было моё решение.

Сейчас я … . я во тьме… вся душа черна… вся душа черна… .

«Удобные условия» как средство не попасть на второй электрический виток от честолюбивого перенапряжения… Мне являлись красные сновидения. Моей женщине было неудобно терпеть меня в состоянии затерянного в тумане… Ей было страшно. Наверное, было мерзко. Я всех собой мучаю… Я всё понимаю… Я дурак, но я не дурак… И понимаю, что меня ждёт… Всё понимаю… .