С утра голова была не моя. Кружилась, рвалась с гибкой оси прочь. Мне до сих пор представляются мои останки, раскиданные по углам комнаты. Кровавые чёрные пятна на стенах. Небо…
Мне нужен был костыль. Как устоять на ногах? Они мягкие как карамельная патока и плавятся, гнутся проще простого…
Где взять сил и не платить гордостью?…
Нигде.
Я полз, опираясь на вертикали коридора, в направлении тяжёлой двери из тёмного дерева, единственной непарадной двери, которая надёжно запирается на ключ с внутренней стороны тоже…
Это рабочий кабинет моего Отца…
Вчера под самый закат вечера гнойно прорвался во вне параноидальный нарыв идеи отравления… | Почему именно этот вариант развития событий начинает меня беспокоить в самую первую очередь?… Вопрос не требует ответа… Н. вовремя приморила меня чёрным молоком и я не успел насмешить сетевую братию смелыми заявлениями и доверительными разговорами шёпотом за углом, к которым меня неизменно притягивает в моменты возбуждения тематических клеток страха… (Хотя я и обнаружил некоторые следы первых капель, заляпавших мысли бесед, основной поток был записан прилежно, обстоятельно, исключительно под грифом «Личное». Спасибо, бесы! И, чёрт возьми, спасибо Н. за то, что встала за спиной, жёстко взялась за мой воротник стальной рукой, но позволила освободиться от букв, ломающих череп, выжимающих пот и слёзы. Пальцы дрожали. Ныл, скулил, жаловался страницам на предательства, на отсутствие сил и полумёртвую волю. Путал буквы. Хрипел. Сдался.)…
Спал очень тревожно. Разбит, но тени по стенам не мечутся… Это хорошо…
Как сговорились, верно?…
Ну, ладно… Вытер красные сопли. Вымолил время в запас…
Я хотел сказать… точнее, рассказать хотел… точнее, пролить немного… вот что…
Сижу и слизываю соль с уголков губ… Так глупо малодушничаю, что самому противно…
А твоё имя — есть тишина и offline… Но я не жалуюсь. Нет. Не подумай…
В конце концов_ фигура в музее добрая и ласковая… Слушает. Смотрит. Молчит…
Меня так часто обижают, что я замучил её совершенно своими мерзкими откровениями…
Небо! Кому признаться!… Как больно! Очень больно. Да ещё этот голод почти задушил холодными объятьями осени, ломает череп, выбрасывая вулканом пульсирующую массу в белый прямоугольник потолка… Знаешь ли, как стыдно?… Стыдно… Я, конечно, не терплю и нашёл выход. Я же храню все твои старые буквы, да. Не для поглощения, а так… для извращённого любования и мелких электрических колкостей между монитором и влажной розовостью возбуждённого языка… БУКВЫ. БУКВЫ… В них всё же витамины какие-то_ ещё сохранились и, кажется, действуют… СПАСИБО…
Я очень надеюсь, что тебе не одиноко…
Отец узнал, что я писал в одну из Организаций. Как выяснилось, у него и там нашлись какие-то крысы люди, которые не заставили себя долго ждать и доложили обо всём самом интересном куда следует… Я вне себя, в бешенстве и отчаянии одновременно… (
Вообще-то, если откровенничать, то Дурак_ и сам изрядно виноват. Подписался как положено. Разве что в скобках забыл указать «(идиот)» для полной обезоруживающей конкретизации… Но я же взывал к благоразумию и хотел пересмотреть ограничения!… (
Сегодня мне достанется всё великолепие божественных унижений и царского презрения. Судя по голосу в телефонной трубке, Отец определяет мой уровень интеллекта как Suctoria Credulus… не больше и не меньше… Suctoria Credulus `Idiotus`…
Я, конечно, попробую защищаться, но всё дело в клейме на лбу… «недееспособность»…
Мне иногда снится семья. | Я уже не ребёнок. Рассказываю какие-то забавности за завтраком. Родители смеются. Смеются. Смеются. Да! Именно вместе! Звонко и чисто. И, конечно же, на этой планете одновременно… В комнате очень много лазури и солнца. Луна в платье из блёсток микроскопической пыльцы. Сверкает… кружится в золоте неба. И все-все-все без исключения любят друг друга… Это видно по глазам, в голосах слышно без труда. Воздух наэлектризован теплом и светом. Дышать неимоверно легко.
Наверное, мне снится счастье… и я просыпаюсь… в слезах… в отчаянии… в темноте…