У меня сейчас хорошие лекарства и я всего лишь похрипел под Н, пока она вытащила мои вскипающие мозги из сети и заставила дышать заблокированные ментальной рвотой лёгкие… Я долго лежал после, обречённо опрокинувшись на простыни постели, и много думал о том, как мне жить дальше…
Совершенно очевидно_ люди никогда не примут меня. Сколько не пытайся душить свою природу, она раздавит череп и возьмёт своё. Я пошёл к Отцу и сказал, что хочу вернуться на заброшенное место работы. Он посмотрел на меня так, словно пытался разгадать в просьбе мой очередной «закидон». Я всё понимаю. Что можно ожидать от людей, если собственный Отец не верит мне и в меня не верит? Никто не виноват. Только я. А он сказал: «Серьёзно поразмысли над этим желанием до конца недели. Если будешь здоров, в понедельник поедешь в кабинет.» Я вернулся к себе, чтобы «поразмыслить»… и всё решил окончательно. Да, я больше не хочу, чтобы меня били те, перед кем я голым лежал и скулил непотребно. Да, я не хочу терпеть недоверие, надругательства и боль. Разве это ненормально?… Мои слабости убивают меня. НАХУЙ ВСЕХ «ДРУЗЕЙ»! МНЕ НИКТО НЕ НУЖЕН! — снова закрутилось в голове старой пластинкой… Мутация началась.
Я заболел и мы вернулись домой на следующий же день… Мне стыдно, хотя я неточно помню за что… Я всё время с последней нервной минуты думаю о том, как трусливо сбежал и не смог нарисовать слово прямо в глаза… Не верю, что предыстория случилась со мной без подвоха, но буквы сразу же согласились с тем, что они буквы и ничего кроме… И мы говорили… Без удушения, тяжести и ревности, без насильственных объятий, жалости и трепета. Не так, когда опасаешься быть предвзято перевёрнутым за любое неспециальное невнимание или не то мнение. Можно было сказать… Подвох в том, что я потеряю всё, над чем дышал До. А потом, вероятно, потеряю и это, оставаясь в кромешной темноте одиночества… Ведь за всё надо платить… Я знаю это слишком хорошо…
Это случилось снова… А до того долгие красные реки из мозга через нос, моя невозможность встать во весь рост, ломка костей, разрывы ментальной плоти, огненно-ледяные всполохи, вероломно сменяющие друг друга без остановки, искажения комнаты, карминовые сны и трудно контролируемый блюр по утрам, частичная глухота в этом мире и нарастающий параллельный гул постороннего измерения, неразличимый шёпот слов и тени, стекающие гудроном по стене напротив, рядом с креслом, в котором сидела Н, были предупреждением…
Я видел сгущения, но всё равно оказался не готов к тому, что они надо мной сделали, к тому, что космос ненавидит меня настолько яро, верно и красочно…
Вчера я лежал и неромантично пускал красные сопли практически весь день…
Сосредоточенная Н никуда не отходила от меня, неприрывно выдающего всякого рода эмоциональные сюрпризы, во время и после каких-либо соприкосновений в сети… Она то пыталась отнять у меня нотобуко, то делала громкие замечания, предупреждая, что выхожу из берегов и это для меня будет чревато… Она сидела в кресле у стены напротив и я бесконечно слышал оттуда: «Эй!»… «Эй!» — это заезженная до дыр пластинка вчерашних после-обеда и вечера-до-ночи…
После того, как я додумался заснежить i, я вспомнил о K…
Поговорили. Было очень грустно. Свалив на неё все свои нервности, неожиданно прозрел и увидел нечто крайне странное…
Мне так трудно, что даже невыносимо… Откровенно. Каждый раз в попытке как-то придвинуть себя к обществу, я понимаю, что снова пролетел. Я наверняка безгранично невозможен в качестве порядочного джентельмена… Не такой, о ком романы пишут… Я не Друг. За всю жизнь не было никого, с кем можно говорить без оглядки на какие-нибудь обстоятельства…
Не хочу быть с людьми. Для комфортного взаимодействия им нужны морально-нравственные шаблоны, приемлемые для них, а я не могу вписаться и не хочу этого делать… Отсутствие должного приспособленческого воспитания никто не восполнит, потому что я неуправляем, когда вижу рамки, ярлыки, клетки, ошейники, список правил поведения или просто коллекционеров… Я боюсь арканов, боюсь стеклянных колпаков и колб с формалином… Я БОЮСЬ. Ощущение, что у меня отнимают последнее, что пока ещё не забрал никто… Право на слова. Право на мои собственные буквы. Право владеть ими единолично и распоряжаться ими так, как они сами того потребуют. Если я не могу сказать всё, что я хочу, когда я хочу и кому я хочу, я начинаю сходить с ума и физически умирать в агонии задохнувшейся души… Причины удушения, рождённые в головах душителей, не столь важны. Когда начинается пытка, мне всё равно, чем ломают моё горло, даже если это ожерелье с бантиком, к которому предлагается уют, тёплая подушка бархата цвета бордо и красивые золотые кисти… Если нельзя иначе, среди всех благ я выбираю свою свободу. Под любым соусом поданные запреты на слова или давление в противоположном интересе получить буквы срочно, когда их ещё нет в виде букв, а есть только недооблизанные внутренние светляки, искры — это попытка взять меня под контроль… Это равно покушению на моё единственное право, без которого я не смогу уже быть собой и вообще не смогу быть. Слишком много глухого насилия.