Прошедшая неделя проплыла незаметно. Я спал то в тумане, то в угаре. (Второе реже.) Меня стабильно нет не только ночами, но и в условную половину каждого дня я теперь регулярно не попадаю… Расстраивает ли такой режим? Отвечая на вопрос, с каждым разом увереннее склоняюсь к тому, что мне всё равно. Да. Что совой об сосну, что сосной об сову. Безгранично безразлично. И к четырнадцатичасовым подношениям эвентуально привык. Идут за милую душу, да. \Только буквы отчего-то делаются злыми… А цвет будто вылинял.\
Две недели назад упал в ночь или утром. Теперь настроения не реагируют на свет. Я ненавижу всех, кто вместо Н*. Хорошо ей замужем? Блудливая огненная. Впрочем, её я, пожалуй, тоже ненавижу. Наверное, самую первую из всех… Или единственную из всех люблю…
Фиолетом туманы рисуют границы реальности. На размытом слезами дождей тротуаре города пропадаю потерянным псом навсегда без вести, с битой шкурой, в плену злого голода и холода.
Я по собственной воле сбежал от хозяина строгого. Мне свободой нажиться бы вдоволь, пока ещё силы есть. Мне забыть бы дорогу к дому владельца моего и остаться под небом, дышать кислородом здесь.
Просыпаюсь. Новое утро в отравленной комнате. Я напрасно бредил открыто о том, как побегу. Снова снилось звёздное небо. В кромешной темноте умираю в постели, на вымышленном снегу…
Видимо, моим неделям не суждено начинаться с понедельников. И воскресные дни для меня не восходы, а наоборот. Все семидневные записки могут выйти на поверхность лишь тогда, когда я в состоянии доползти до машины. Да не просто включить экран, в отупении пуская слюни, но ещё и набрать буквы о том, что пропущено. Пропущено много. Неделя — кулебяка в мусорном ведре. Меня мутит с головы до ног, душу наматывает на ржавый вертел кто-то невидимый и могучий из темноты. Порой не выбраться из клацающего капкана. Но чаще к этому даже желания нет. Я по-прежнему не знаю ответа на главный мотивирующий вопрос: «Зачем?»…