Человек за бортом

Меня нет. Это параллельное чувство, неотлучно сопровождающее всюду. Оно тянется за мной с самого детства и до сих пор. Невозможно отвязаться. Кажется, мы срослись намертво. И погибнем только вместе, как сумасшедшие любовники, испытывающие друг к другу колоссальную ненависть. Что есть одиночество? Его суть проста. Нет ощущения, что ты жив, что внешняя жизнь имеет к тебе какое-то, пусть даже самое слабое, отношение. Если ты никогда не знал другого, можешь не заметить, что одинок. Но я знал. Или мне так помнится, мерещится, что могу разобраться в изменениях и почувствовать разницу, узреть глубочайшую пропасть между тем, как должно жить в счастье и тем, как я сам давно живу…

Мне было совсем мало лет. Отец, единственный человек — моя Вселенная, уже тогда большую часть времени считал меня пустым местом, оставшуюся часть времени — презирал. Что продолжается с перерывами на стальное отстранение, соблюдение дистанций или омерзение. Всему много причин. Я виноват. Пытаясь привлечь его внимание, пусть даже злое, наделал столько глупостей и бед, что не искупить, накопленного стыда хватит до конца дней и ещё останется. А ведь я не добился того, за что так отчаянно, но бездарно сражался. И что дальше? Телом вырос из детства, но Отец так и не увидел меня, не принял меня таким, какой я есть, не приблизился ни на шаг. Я знаю, многих детей обнимают родители. Символический акт единения, тепла и любви. Это бывает просто так или хотя бы за хорошие дела, наверное… Может быть, я действительно ни одного хорошего дела, угодного родителю, в своей жизни не сделал. Ни разу… Вероятно, я заслужил, что имею. Ни одного акта единения. Никогда. Спрашивали «Почему бы тебе не подойти и не обнять отца самому, если тебя беспокоит такая ерунда?». Умирая во льдах, в снежную бурю полярной ночи, попробуйте согреться попыткой обнять собственной наготой скалы гигантского айсберга. Такая лирическая отговорка. На самом деле я панически болезненно до психоза, до взрыва, до припадка боюсь своего Отца. И как бы это объяснить… Невозможно жить без кислорода. Но, если бы каждый вдох был стрессом от ужаса и холода, если бы с каждым вдохом новое распятье, свежие надрывы, расплавленное золото в горло, миллионы игл разом внутрь, и горит физическое и ментальное пожаром, всё, в пепел, до тла, вот так примерно… Бывало, под тяжестью его взора, я даже не мог сказать, что хотел, что рвалось изнутри, ломая рёбра. Война, а рот так и не открывался. Я молча терял сознание…

Для Отца я ноль, меня нет. Иногда источник неудобств. Но очевидно ему лучше, когда я веду себя так, словно меня нет, когда я не беспокою собой никого… его в первую очередь…

Лунная всё дальше. Многое случалось, но теперь многое будто забыто, затеряно в пространстве времени… Сейчас расстояния, сухие пайки слов, непреодолимые обстоятельства… Лунная жизнь течёт так по-своему, так обособленно, так по-личному, что мне совсем не остаётся места в ней… Моя женщина действительно моя лишь потому что я так говорю… Она же хочет думать, что меня уже нет, и ведёт себя, исходя из этой своей надежды… Моё физическое присутствие рядом с ней никогда ничем хорошим не оборачивается для нас и не только. Моё виртуальное присутствие рядом с ней провоцирует домашние приступы бега по стенам и другие не менее динамичные разрушительные односторонние сотрясения… Упрямец утомил всех своим упрямством и очень устал сам. Последние несколько лет я на грани. Невозможность вырваться из огнедышащей пасти электричества затягивает сильно, метался-метался — раскрошились кости, лохмотья мышц восстановлению не подлежат… Я вижу, куда стремительно летят осколки… Я бился ради Лунной, хотел быть с ней. Но ей это совершенно не нужно. Она предпочла бы, чтобы меня не было. Подожди ещё немного, Любимая, кажется, я уже скоро…

Разряд! Месиво в голове.
Зубы сжаты до скола.
Обряд кровоточащих танцев во мне
и огненная икона.
Взрывом накрыт. Электрических стрел
мишень разлетелась в щепки.
Я тело покинул, извне смотрел
в изломы грудной клетки.
А губы хрипели молитву слов,
утопших в кипении пены.
И реки пылающих красных снов
хоралами реквием пели.

Сейчас много мучаюсь нездоровьем. Нет больше сил… Но когда можно, хожу по социальным сетям и блогам, заглядываю в цифровые окна, где жизнь. От этого множатся одиночество и морок. Вот люди веселятся всей семьёй, вот целуют друг друга друзья и любовники, вот забавные животные лезут в кадр. Мне представляется, что именно это жизнь и есть. Все эти улыбающиеся люди с фотографий, все они по-настоящему живы, они живут. Ты есть, когда близкие желают, чтобы ты был, когда близкие заметят, что тебя не стало и не вздохнут при этом с облегчением… Ты есть, когда ты нужен просто так, пусть даже для праздностей, но не по расчёту. Ты есть, когда ты любишь и любим в ответ, и тогда ты чувствуешь, что живёшь…

Когда я смотрю на истинную радость чужого счастья, я понимаю, насколько меня нет…
Все мои убогие революции, все агрессивные демонстрации чистого идиотизма, совершённые мной когда-либо, все гнусные поступки, кокаиновые истерики, призывно машущие алыми знамениями с обломков стыда, и все прочие попытки приспособиться, — лишь жалкая больная имитация жизни, подмена понятий, припадочный суррогат, который впрыскивал в меня рефлекс дышать инстинктивно, когда разум точно знал, что дышать незачем, нет смысла…

Я разглядываю стопкадры счастливых людей, утопая в ядовито-жгучих слезах малодушия, в черноте, отравленный злобой, ибо в мир, где Бог есть любовь, мне попасть уже не суждено.
В мире боли я всё ещё раб. Нужно платить за бунты — расплачиваюсь. Это не метафоры. Иногда я кричу от боли как зверь. От брутальной физической боли, не от зияющих ран души. Когда моё тело кремируют, возможно, дух мой воскликнет, как рад тому, что цельного меня в этом жестоком мире больше нет окончательно, но преждевременно скандировать, наверное, не стоит…
А тени ждут. Я теперь часто вижу один и тот же сон об этом…